Изобразительные материалы Трапезундской экспедиции: предварительный обзор и опыт характеристики
Ф.И. Успенский не успел опубликовать все материалы экспедиции, часть тем осталась неразработанной[1]. Иллюстрации подбирал С.А. Жебелёв, каким принципом руководствовался, пока остаётся непонятным. Несмотря на то, что в архиве был список фотографических материалов (один – написанный рукой самого Успенского, в его многочисленных докладах; другой – печатный, составленный и подписанный Ф.М. Морозовым, вероятно, в 1917 г.)[2], почему-то были выбраны в основном видовые фотографии. «Они были выбраны мною из богатого запаса фотографий, снятых Ф.И. Успенским во время его пребывания в Трапезунте в 1916 г. и 1917 г. Некоторые снимки были любезно предоставлены мне Ф.М. Морозовым, одним из участников Трапезунтской экспедиции», - писал С.А. Жебелёв во вступлении к «Очеркам»[3].
Вероятно, доклады Ф. И. Успенского, сделанные в Обществе древней письменности, Русском Императорском археологическом Обществе, Московском Археологическом обществе сопровождались показом иллюстраций. Между тем как при внимательном прочтении создаётся впечатление, что большинство фотографий действительно служат иллюстративным материалом к «Очеркам». Это подтверждается и материалами отчётов[4].
О топографии, истории и культуре Трапезунда Ф.И. Успенским было сделано несколько докладов: в Славянском обществе 25 октября 1916 г. (см. также газету «Новое время» от 26 ноября 1916 г. № 14594 стр. 6) Ф.И. Успенским был сделан, по-видимому, краткий доклад о средневековых постройках Трапезунта (кремле, стенах)[5], 9 декабря 1916 г. – доклад в Обществе Любителей Древней Письменности под названием «Задачи археологического изучения Трапезунта»[6].
Например, один из списков иллюстративных материалов приводится в СПбФ АРАН Ф. 169. Оп. 1. Д. 3 Л. 4 приводится список иллюстраций. В одном из своих отчётов Ф. И. Успенский подчеркивает, что «откладывает подробности для другого случая, когда к описанию можно будет применить фотографические снимки, рисунки и эскизы отдельных сооружений», а сейчас планирует ограничиться «общими выводами»[7].
Примерный список иллюстраций, возможно, уже к книге, приведён также в Ф. 116. Оп.1 . Д. 272. Представлен также конспект доклада, сделанного Ф.И. Успенским в РАО 2 ноября 1916 г., под названием «Христианские древности Трапезунта». Списки фотографий, составленные Успенским и Морозовым, примерно совпадают. Однако некоторых материалов недосчитываемся. При попытке реконструкции архива Трапезундской экспедиции пока можно решить не все вопросы: например, в фонде Византийской комиссии, куда была передана большая часть документов экспедиции после смерти Успенского, есть список, где в наличии значатся 4 акварели Клуге по пунктом 12 и акварель, изображающая одну только дворцовую церковь, под пунктом 10[8]. Какие это были акварели, из первой или второй экспедиции, – неизвестно, они упомянуты и в нынешней описи, но на деле их всего три. В старой описи Трапезундской экспедиции[9] в деле 13 значится даже 8 акварелей Н.К. Клуге вместо 4, среди которых ещё «две фигуры», «голова Богоматери», «изображение апостола», «фигура в царском облачении". Имеются все основания предполагать, что «фигура в царском облачении» могла быть той самой ктиторской фреской из Дворцовой церкви[10]. Позднее опись была переделана, в 1983 г., потому что наличие листов в деле с действительностью не совпадало. Куда делись акварели, остаётся неясным. Некоторые противоречия можно было бы объяснить неподготовленностью архивиста (так, например, фотографии рукописи на древнем греческом звучат как «фотографии рукописи на древнем языке» - Ф. 169. Оп. 1. Д. 19.), однако список фотографий, на которых дворцовая церковь подписана именно как церковь Св. Евгения, подписан рукой Ф.М. Морозова, что придаёт сведениям оттуда бОльшую достоверность[11]. В фонде отсутствуют эти три акварели, указанные в Отчёте (в отношении которых Успенским в «Известиях Академии Наук» было сказано, что он их получил), которые есть в описи Византийской комиссии, но напротив них чьей-то рукой указано, что их недосчитались; а также на с. 150 «Очерков» Ф.И. Успенский жалуется на недостаток «копии, сделанной художником Н.К. Клуге». Получается, исчезнувших акварелей как минимум 4. Сохранилась лишь фотографии икона Одигитрии из церкви Св. Евгения (предположительно)[12], которую и срисовывал Н.К. Клуге.
О дворцовой башне и её росписи, впрочем, 28 сентября 1922 г. руководитель экспедиции делал отдельный доклад в Обществе древней письменности: «Кремль Трапезунтский. Северная башня, ея роспись»[13]. В докладе Ф.И. Успенский также подчёркивал «исключительное положение кремля во время турецкого господства в Трапезунте» и «недоступность его для местных греков», чем, видимо, он объяснял некоторую сохранность стен и построек. Рассказывал о росписи подробно, сравнивая две башни – колокольню Св. Софии и дворцовую церковь. Опять приведён опять список фотографий, которые, вероятно, учёный демонстрировал в ходе доклада: «1) Вход в Кремль. 2) Башни и стены. Кула Иоанна. 3) Царская дорога. 4) Дворцовые постройки. 5) Постройки дают много сохранности. 6) Сев.башня. Ея особенности. 7) Головное изображение. Головной убор»[14].
Очень жаль, но некоторые материалы, возможно, были потеряны: так, в деле фонда Трапезундской экспедиции значатся отсутствующими некоторые листы (какие – непонятно: указано просто несовпадение количества страниц). Дату и причину их исчезновения, а также то, что на них изображено, установить по делу фонда невозможно.
Трапезундский кремль занимал значительное место среди вопросов исследований[15]. Как писал Ф.И. Успенский, «Трапезунтский акрополь или кремль представляет собой небольшую и неровную площадь пространством не больше полутора десятин, окруженную стенами и глубоким рвом. В турецкую эпоху он пользовался тем преимуществом, что в нём разрешалось пребывание исключительно или для наследника престола, или для генерал-губернатора, не допускалось ломки прежних зданий и перестройка их и доступ в него был закрыт для местных обывателей и для иностранцев. Как мы видели выше, здесь в одной из башен, обращённых в церковь, найдены остатки фресковой живописи, в которой мы имеем основание усматривать изображение основателя империи, царя Алексея, а в надписи память о родоначальниках династии великих Комнинов»[16].
Однако, поскольку «зимой наступили такие события, которые заставили русскую армию эвакуировать занятую область», «археологическое исследование акрополя, требовавшее раскопок, не удалось, и я ограничиваюсь здесь наблюдениями, внесенными в дневник от августа 1917 г. и сентября[17] для больших надежд на важные находки».
Академик был уверен, что «некоторые наблюдения над развалинами могли бы, однако, дать ключ к необходимости дальнейших расследований. Если смотреть с С. на Ю. от дворцовой церкви, перед вами стены и террасы, но ближе к церкви - фундамент квадратной постройки, где сохранился вход на стену, откуда открывался вид на гору Митры, имеющую особенную важность в изучении древностей Трапезунта. Поблизости от дворцовой церкви по западной стене видны 4 арки, здесь было больше зданий, и в восточном направлении арок - пилоны, в которые можно предполагать устои крыльца, по которому поднимались во дворец. Так как Кремль представлял неровную площадь, а подъем по направлению к югу, то в нём устроены были три террасы постепенно поднимающиеся. Ближайшие к церкви остатки с большой залой и арками привлекают особое внимание»[18].
В черновиках Ф.И. Успенский также упоминает, что за недостатком времени и невозможностью провести раскопки в Кремле в 1918 г. из-за изменившейся международной обстановки, для написания «Очерков» ему приходится руководствоваться исключительно записями, сделанными в сентябре 1917 г. в записной книжке[19] и непродолжительным общением с военным инженером М.Э. Керном. Для получения более точных данный измерений требовалось бы «снять не больше трёх аршин в глубину на пространстве небольшой площади»[20] (или 2,5-3,2 м в глубину – до первоначального уровня)[21], но не хватило времени.
В Кремль Успенский попал только в сентябре 1917 г.[22], когда стали резко ухудшаться отношения с местным населением – чтобы быть меньше на виду, академик решил больше времени проводить в Кремле, сопровождаемый инженером М.Э. Керном. Отношения с местным населением Ф.И. Успенский старался афишировать как можно меньше – возможно, именно поэтому им было вычеркнуты куски отчёта, рассказывающие о конфликтных ситуациях[23]. По мере продвижения работы, Трапезундский акрополь стал одним из главных направлений исследования. «С северной и южной стороны он был защищён кроме того башнями, возведёнными ещё раньше возникновения империи», - писал Ф.И. Успенский[24], вероятнее всего, имея в виду кулу Иоанна и «придворную башню», где располагалась домовая церковь Комнинов. Эти башни (дворцовая, кула Иоанна) не сохранились до наших дней, а между тем их изображения находятся в фонде экспедиции. Таким образом сохранившиеся материалы Трапезундской экспедиции позволяют сделать дополнения к существующим сведениям по поводу западной, восточной и южной стенах. Помимо фотографий, есть и чертежи, дающие более подробную информацию с измерениями – это указанные выше материалы М.Э. Керна.
Как писали в газете «Трапезондский военный листок» (№ 30, 4 декабря 1916 г.), «цитадель служила резиденцией царя, а возвышающаяся, вдоль края западной лощины, стена с высокими окнами служила в одно и то же время стеною дворца и стеною крепости. Верхняя крепость или цитадель с царским дворцом отделялась от нижней, более обширной части, поперечной стеной, равной по высоте со стенами вдоль лощин и укрепленной с каждой стороны башней. Эта верхняя площадка настолько выше нижней, что не только дворец, защищающий на ней высший пункт, поднимается высоко над зубцами поперечной стены, но и самое основание стены лежит выше самых высоких зданий следующей площади». Это изменение уровня земли и показано на плане М.Э. Керна (см. рис. 3).
Кстати, если присмотреться, на рис. 131b книги Брайера едва заметна круглая дворцовая башня. На его плане под номером 44 она должна была бы находиться рядом с номером 1.
Архивное дело, правда, называется не совсем правильно: никакого изображения дворцовой церкви на плане М.Э. Керна в принципе нет. Благодаря этому плану можно провести только некоторые приблизительные измерения дворцовой церкви с помощью указанных М.Э. Керном измерений соседней башни или выступа и электронных технологий – команды «инфо» в фотошопе, а также с помощью помещённых ниже фотографий.
С помощью человека, а также стандартный высоты перил (около 80 см), очень легко определить примерную высоту башни, вычислив, чему равно расстояние от земли до конца полукруглого свода нижнего помещения в условных единицах фотошопа. Изображён как раз один из санитаров покойницкой, созданной здесь во время Первой мировой войны[25].
От участников экспедиции мы видим пристальное внимание в западной стене (на севере которой как раз находилась дворцовая церковь):
О дворцовой церкви в записях экспедиции сохранились указания, что будто бы она была посвящена Св. Евгению. Однако с августа 1916 г., когда дворцовая церковь была обнаружена Ф.И. Успенским и Ф.М. Морозовым[26], они начали именовать её церковью, где находилось самое лучшее по сохранности в городе изображение Св. Евгения (ещё есть в пещерных храмах и в колокольне Св. Софии).
Скорее всего, это одна из самых ранних фотографий[27]:
Эта фотография была недавно отпечатана с негатива (с плёнки) и относится, скорее всего, к 1916 г. В крайнем случае – к началу 1917 г., когда экспедиция только-только приехала. В башне ещё нет оконных рам, дверей, навеса и видно, под каким открытым небом долгое время должна была находиться роспись, указанная Ф.И. Успенским в отчётах и дневнике. Как писал он в «Очерках», «эта башня первоначально имела военное значение, приспособлена же для церкви впоследствии, когда явилась в том потребность и когда для защиты кремля были приняты другие меры»[28].
Вероятно, именно поэтому от уровня земли с внешней стороны крепости, насколько дают примерные измерения, она (её остававшаяся на время проведения экспедиции часть) довольно высока: около 21 м. От внутреннего уровня земли Кремля – около 13 м. Странно, что создатели самого полного на данный момент свода по истории памятников Понта не обратили внимания на эту фразу Ф.И. Успенского: «Если смотреть с севера на юг от дворцовой церкви»[29], - и поместили дворцовую церковь в кулу Иоанна – совсем другую башню (см. иллюстрации ниже).
М.Э. Керн не сделал зарисовок дворцовой башни – вероятно потому, что она уже была как следует вычерчена Н.Б. Баклановым хотя бы в черновиках[30]. Некоторые архивные данные заставляют сомневаться, были ли измерения когда-то сделаны начисто.
Часть изобразительных материалов о дворцовой башне, вероятно, вовсе не были получены Ф.И. Успенским – обмеры и акварельные копии с фресок. На очередном заседании Комиссии по охране памятников МАО[31] отношение от 11 (24) апреля 1918 г. за № 11 сообщило, что Бакланов и Протасов представили Обществу предварительные материалы о поездке, а для «полной обработки собранного материала необходимы обмеры памятников и акварельные копии с фресок, находящиеся в распоряжении Академии». На запрос МАО о материалах Успенский ответил, что «обмеры памятников ожидаются от членов экспедиции, что же касается копий с фресок, то пересылка их сопряжена с такими трудностями и риском, что было бы неосторожностью отправить их почтой». Академия, озабоченная мерами к изданию всех материалов и трудов экспедиции, просит МАО уведомить, когда «московские члены экспедиции Н.Б. Бакланов и Н.Д. Протасов могли бы предоставить свои отчёты и имеющиеся у них материалы, о коих можно судить на основании отчета, составленного академиком Ф.И. Успенским, который при сём прилагается. Кроме того, академик Ф.И. Успенский доложил, что им были сделаны сношения с художником-архитектором Н.Б. Баклановым с предложением исполнить чертежи обмеров, сделанных им в Трапезунде, за 400 рублей, на что Н.Б. Бакланов ответил, что может исполнить чертежи за 5000 рублей. Запрошенные по этому поводу П.П. Покрышкин и К. Романов ответили, что утверждение оценки чертежей Бакланова по обмера его трапезундских церквей возможно лишь после осмотра всех материалов, собранных автором, особой компетентной Комиссией»[32]. Непременный Секретарь Академии[33] доложил, что ни обмеры памятников Трапезунда, ни акварельные копии с фресок, сделанные академическою экспедицией, в Академию не поступали до сих пор». Это всё происходило на заседании 29/16 мая от 1918 г.[34], и других, более оптимистичных сведений у нас пока нет.
Однако фотографий интерьера и акварелей с внешними видами дворцовой башни в архиве достаточно. Её даже ненапечатанные фотографии недавно удалось обнаружить среди негативов экспедиции (см. рис. 12). Несколько удобных ракурсов (развёрнутый Кремль с наименьшим искажением перспективы – рис. 4, человек на лестнице – рис. 6, сама лестница и виды с нескольких сторон) позволяют достаточно точно определить её размер (на момент экспедиции) и указать, что башня была выше 13 м (от поверхности земли внутри акрополя), но была не более 21 м от (естественно, сама крепость находилась на возвышении, а также примерный размер нижнего помещения дворцовой башни римского времени (не менее 8 метров в диаметре). Оценить это позволяют фотографии, сделанные Ф.М. Морозовым[35]. В 1917 г. там была устроена покойницкая. Есть и часть фотографий нижней постройки дворцовой церкви римского времени. Благодаря им можно сделать предположение, что нижняя часть дворцовой церкви была не менее 8 м в длину (диаметр) и не более 10 м.
По этим фотографиям вполне возможно представить, что диаметр нижней части дворцовой башни был не менее 8 м без толщины стен. В СПбФ АРАН сохранилась фотография экспедиции, на которой более подробно изображена правая часть левой фотографии:
По свидетельству А. Брайера, эта часть была разрушена в 1944 г. после землетрясения[36].
Как писал Ф.И. Успенский, эта башня изначально была приспособлена к военным нуждам и лишь потом переделана в дворцовую церковь с изображением Св. Евгения[37]. Оно тоже сохранилось в архивах экспедиции (как в раскрытом состоянии, так и в полураскрытом состоянии).
Одной из самых важных для руководителя экспедиции забот был поиск изображения покровителя города, Св. Евгения. На его поиск Ф.И. Успенский потратил достаточно много времени. В дворцовой церкви оно сохранилось лучше всего. Основываясь на некоторых изображениях трапезундских монет[38], можно сделать предварительное замечание о том, что его изображение в дворцовой церкви было вполне традиционным. На нижеследующем плане под номером 10 у митрополита трапезундского Хрисанфа (1933 г.) почему-то обозначены только ворота, дворцовой башни как будто нет. Почему-то он не указывает на её расположение (рис. 138 книги). На месте дворцовой церкви на его плане значатся «закрытые ворота», и больше нет других обозначений, хотя Ф.М. Морозов указывает на то, что он знал о нахождении там фреска Св. Евгения[39], – соответственно, мог знать или предполагать о наличии постройки.
Вероятно, дворцовая церковь Трапезунда была одним из последних научных занятий Ф.И. Успенского на склоне лет, поскольку неоконченный доклад о ней оказался вложенным в корректуру рукописи «Очерков из истории Трапезундской империи»[40]. Изображение Св. Евгения, сохранившееся в дворцовой церкви, можно назвать каноничным: таким (с жезлом в правой руке, заканчивающимся крестом) его часто можно видеть на трапезундских монетах[41]. На монетах его изображение тесно связано с изображением императора, святой изображался на реверсе – лишний аргумент в пользу того, что в дворцовой церкви должно было быть, в соседстве со Св. Евгением, изображение императора, как и во многих других церквях Трапезунда[42]. В книге Брайера и Винфиелда в башне при Св. Софии изображение Св. Евгения было, видимо, не совсем верно дополнено прорисовкой: верх жезла в руках Евгения, скорее всего, должен был увенчиваться не наконечником копья, а крестом.
Помимо изображения Св. Евгения, внимание участников экспедиции и особенно Ф.И. Успенского было занято другой фреской, на которой первоначально академик заметил Константина и Елену, а потом – портрет ктитора:«В изображениях по стенам верхнего отделения башни находится между прочим царственная фигура в орнате и с короной на голове. По ту и другую сторону головного убора значительно потертая надпись в 8 строк, в которой читаются имена непосредственных родоначальников, т. е. отца и деда основателей Трапезундской империи»[43].Надпись была опубликована как минимум дважды: Ф.И. Успенским и Э. Брайером и Д. Винфиелдом[44].
Головной убор этого ктитора, в котором одно время подозревали царственную особу, - единственная цветная акварель из репродукций фресковой росписи дворцовой церкви, выполненная участниками экспедиции (в данном случае – Н К. Клуге, как указано в одном из отчётов[45]), которые должны были быть в архиве Трапезундской экспедиции[46]. Для анализа росписи Ф.И. Успенский хранил фотографии короны Св. Иштвана, который представляет собой «чистый тип византийской императорской стеммы XI в.» - корона была подарена св. Стефану папой Сильвестром II. Сравнив с сохранившимся в архиве изображением, можно предположить, что венец, изображённый в дворцовой церкви, выглядел так же, как одна из частей короны Св. Иштвана (часть собственно с золотыми пластинами)[47]. Цвета, изображённые на акварели и присущие короне Св. Иштвана, позволим себе сказать, одинаковые. Кроме того, там хранятся пластины с головного убора Константина Мономаха, тоже положенные Успенским для сравнения.
Ф.И. Успенский, видимо, сравнивал эту ктиторскую шапку с короной Св. Иштвана, которая, как известно, была подарена венгерскому королю из Византии и венцом Константина Мономаха – вместе с ктиторской шапкой находятся фотографии как короны Св. Иштвана, так и пластин с шапки Константина Мономаха. Одновременно с этими материалами недавно были обнаружены и черновые записки Ф.И. Успенского – выписки из материалов Н.П. Кондакова о том, что «нельзя с уверенностью решить вопрос о происхождении венцов Карла Великого и Константина Мономаха, а также короны Св. Иштвана»[48]. «Шапка Мономаха не императорская стемма, но она легко может быть кесарским шлемом или почётным золотым шишаком кесаря. Все признают, но как они были первоначально утсроены, этим никто не интересовался». Вероятно, с точки зрения Успенского, ктиторский венец может дать разгадку этому сюжету. Кроме того, в этих выписках, сделанных, вероятно, из Кондакова, Успенский особо отмечает фразу о том, что только прибавка в виде креста в XII-XIIIвв. на Западе означало корону царскую.
Исследование царского венца входило в изначальные планы экспедиции. Ещё на докладе Я.И. Смирнова и А.А. Дмитриевского, который, кстати, посетил Трапезунд в 1897 г.[49] (Смирнов также там бывал), в февраля 1916 г. в Русском Арехологическом Обществе, указывалось, «что исследования последних лет отчасти уже доказали, отчасти дают всё новые и новые указания на то, что древнейшие наши христианские памятники Киева и Чернигова вовсе не являются, как то принималось прежде за не нуждающуюся в доказательствах истину, созданиями исключительно константинопольских мастеров; напротив того, многое в русских памятниках домонгольского периода вовсе не находит себе подобия в Цареграде и ближайшими источниками для много оказывается Анатолия; так, например, здесь, а не в Константинополе, нашлись ближайшие аналогии планам Софийского собора Киева и Спасского собора Чернигова; самую «Шапку Мономаха» академик Н.П. Кондаков признаёт изделием не Цареградским и в числе вероятных мест её изготовления указывает и на Малую Азию; несомненные Малоазиатские рельефы можно указать на многих орнаментальных и фигурных рельефах Киева; ещё менее выступают тесные связи нашего Юга с Анатолийским побережьем в различных мелких поделках последующих, XIII-XV веков»[50]. Видимо, эти мысли побудили Ф.И. Успенского сравнивать «мономахову шапку» и другие венцы с изображением ктиторского головного убора. Однако, это исследование не было доведено до конца.
Поблизости от дворцовой церкви, писал Ф.И. Успенский, «отмечаются четыре арки весьма больших размеров (см. план М.Э. Керна с фасадом и разрезом, см. рис. 3); ясно, что здесь в кремле был или большой портал, или особая постройка; здесь найдены основания двух пилонов, которые служили базой для той лестницы или крыльца, что вело в царский дворец, как о том говорят писатели XV в., Виссарион и Евгеник. Неподалеку найдены обломки фриза хорошей работы», - писал Ф.И. Успенский в «Очерках». Действительно, дворец Комнинов должен был быть где-то недалеко от домовой церкви. На него военный инженер и художник М.Э. Керн тоже обратил своё внимание. Сохранились зарисовки инженера покоев трапезундской императрицы, а также некоторые другие акварели и фотографии участников, посвящённые этой части трапезундского кремля.
В №30 газеты «Трапезондского военного листка» от 4 декабря приведено описание крепости, в которых особенно выделяются две башни: Мехмеда II и южная башня (кула Иоанна): «План укреплений, воспроизводимый по оставшимся развалинам, может быть изображён так: в самой верхней части крепостной площади находились главная башня и цитадель, наружная стена которой была проведена поперек узкого перешейка, между двумя лощинами: это был самый слабый пункт всей окружности крепости, и потому укрепления были сильнее всего с этой стороны. Построенная в толще этой наружной стены массивная четвероугольная башня поднималась высоко над стенными зубцами и защищала крепость от нападения с юга, но почти непосредственно от подножья башни начинается подъём холмов, окружающих бухту, и эти склоны господствуют над крепостью с южной стороны, где она и без того, по природным условиям своим, более всего уязвима; отсюда ей пришлось выдержать самые грозные атаки со стороны гатов, грузин, сельджуков, туркменов и оттоманских турок. Все пространство между стеной и лощинами, в верхней части крепости, было занято главной башней и дворцом».
Несколько фотографий внутри цитадели от 1916 г. были опубликованы в книге Брайера-Винфиелда (в том числе палаты царицы), однако не все. По сохранившимся фотографиям экспедиции можно сделать вывод, что крепость была неплохо снята исследователями: по возможности подробно, с нескольких сторон.
Кроме дворцовой башни ещё одна нуждается в особенном, более полном представлении – башня Магомета II, расположенная как раз на восточной стене Кремля.
По всей видимости, в книге Брайера именно эта башня названа «угловым бастионом» («angled bastion») и указана на рис. 128 b (vol. II) почти в разрушенном состоянии. На рис. 130a и 130b отсняты находящиеся на ней рельефы (Подробнее см.: Bryer A., Winfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the Pontos. Vol. I. Washington, 1985. P. 193).
Вероятно также, что эта цитата из «Очерков» говорит об указанных на фотографии воротах: «…Большие заложенные ворота можно видеть на южной стороне кремля против площади «Эпифания», отделенной скалистым оврагом от квартала св. Евгения, именно в громадной башне, бывшей ключом позиции до постройки «кулы», т. е. башни Иоанна. Здесь, на южной стороне башни, наблюдаются признаки заложенных и обведенных каменной стеной ворот» (Из Главы I). Если так, то кула Иоанна, с точки зрения Ф.И. Успенского, была построена позже башни Мехмеда II[52].
Можно предположить, что башня Мехмеда II была построена с целью защиты, когда верхний город ещё не потерял такого значения. Поскольку начало постройки среднего города относится к началу-середине XIV в., вероятнее всего, что эту башню можно датировать концом XIII в., что совпадает с анализом кладки крепости у Брайера и Винфиелда. Исследователи относят кладку кулы к типу DI, что соответствует концу XIII в.[53] А вот что говорится про эту башню в описании крепости из «Трапезондского военного листка» № 36 от 11 декабря 1916 г., сделанном под именем некоего А. Орлова: «По крутому спуску можно войти в ворота пустой башни, примыкающей к цитадели. На огромной угловой башне, смотрящей с высоты неправильной стены в земную пропасть, резко выступает большая блестящая белая надпись, повествующая о завоеваниях Магомета II. Сама башня, очевидно, была выстроена в более позднее время, чем стена, над которой она возвышается, сливаясь с нею фасадом. Цвет камня, из которого она построена, слегка бледнее стены, а надпись, теперь сильно выветрившаяся, свидетельствует о том, что она воздвигнута Императором Иоанном IV, предпоследним из династии Комненов».
Приведём также ещё несколько сохранившихся в фонде экспедиции акварелей и фотографий с кулой/башней Иоанна («Для защиты города в южной части Кремля построена была царём Кало Иоанном[54] огромная кула или башня…»[55] Площадь Эпифания находилась перед ней.) :
Общий вид этой стены зарисован Н.Б. Баклановым.
Непосредственно одна из фотографий кулы уже была опубликована Брайером (рис. 132) и Хрисанфом (см. цветную вклейку, изображение без номера).
Но в фонде экспедиции есть одна фотография кулы Иоанна, неподписанная, и снятая с другого ракурса.
Ф.И. Успенский предлагает датировать башню временем Иоанна II Великого Комнина, т.е. концом XIII в., тогда как Брайер и Винфиелд относят кладку башни к типу F (1458/60)[56].
«Необходимо принять во внимание, - отмечал Ф.И. Успенский, - что постройка в Кремле ориентировались на западную восточную[57]сторону в направлении к Константинополю. Чтобы … план дворца и жилых помещений, следует считаться с направлением фундаментов, сложенных из громадных блоков характерных до Юстиниана для римской эпохи. Дворец и парадные здания расположены были над сохранившимися фундаментами и остатками импозантных зданий. Ключ архитектурных и археологических проблем лежит в раскопках тех сооружений[58], которые идут на юг, к конечной башне, к куле Иоанна. На глубине 4-5 аршин[59] можно здесь добраться до первоначального уровня, на котором строились старые здания и систематически подойти к дворцу», - писал об этой башне Ф.И. Успенский.
Если акварели подписаны, то вопросы авторства фотографий на первый взгляд более сложные. Например, Г.Э. Щеглов утверждает, что часть фото экспедиции из Ф. 169. Оп.1. д. 9 была сделана Морозовым. Фотографии Морозова, хотя и во многом идентичны фотографиям экспедиции Успенского[60], но размер его фотоаппарата, который он указывает в переписке в РГИА[61] – 10х15, никак не соответствует стеклянным пластинам, находящимся с СПбФ АРАН, – они больше[62]. Скорее всего, это был экспедиционный фотоаппарат, который мог делать снимки на пластинах 18х24 или 13х18 – что считалось половиной пластины[63]. Известно также, что аппарат Н.Б. Бакланова, который он брал с собой, имел размер 16х18[64].
Авторство многих снимков указано в Byzantion – и, вероятно, «Boucklomov», ошибочно указанный редакцией[65],есть тот же самый Бакланов Н.Б. Снимки Н.Б. Бакланова публикует и Хрисанф. Побывавшие в 1925 г. в Трапезунде М. Алпатов и Н.И. Брунов тоже воспользовались снимками Н.Б. Бакланова.
В идентификации трапезундских материалов помогают не только списки, составленные Ф.И. Успенским и Ф.М. Морозовым (?), но и надписи на обороте фотографий. Те, которые подписаны рукой Ф. И. Успенского, сомнению не подлежат, но рассчитывать на 100 % точность других надписей на оборотах не приходится. Например, ф. 169. Оп. 1. Д. Л. 10 об. – указано, что из дворцовой церкви, на самом деле, просто из церкви Св. Евгения. На обороте некоторых фотографий подписи сделаны почерком жены Успенского – Надежды Эрастовны[66]. Но, судя по её зачёркиваниям, она путала дворцовую церковь и церковь Св. Евгения. Другая часть надписей, вполне возможно, могла быть сделана случайным архивистом, сдающим или принимающим материал и не слишком погружённым в тему.
Часть трапезундских фотографий была издана самими участниками или же Бруновым, Алпатовым, Брайером и Хрисанфом. Не во всех случаях удаётся прояснить, каким образом попал к ним этот материал. К сожалению, часть фотографий, опубликованных Г.Э. Щегловым, указана без атрибуции. Так как размер фотоаппарата у Ф.М. Морозова был меньше, совершенно точно достаточно большое количество снимков принадлежало экспедиции (если Ф.М. Морозов не делал их с фотоаппарата экспедиции, конечно). Размер фотоаппарата А.В. Лядова, фотографа, приехавшего в Трапезунд на деньги коллекционера графа А.А. Бобринского, пока остаётся неизвестен. Ф.М. Морозовым сделано 200 фотографий памятников Трапезунда и окрестностей[67], причём в 1921 г. он повторно съездил в г. Трапезунт, чтобы выяснить судьбы памятников[68].
Например, вот эту фотографию Г.Э. Щеглов не атрибутировал.
Похожая фотография этой фрески была опубликована Тальботом Райсом:
Кроме фотографий и акварелей, а также зарисовок крепости, в архиве находятся барельефы[69], зарисованные Марией Минцловой, дочерью неофициального участника экспедиции С.Р. Минцлова[70].
Часть фотографий Ф.М. Морозова и экспедиции Ф. И. Успенского посвящены церкви Св. Анны – Г.Э. Щеглов напрасно пишет, что до неё не дошла экспедиция. Некоторые материалы (зарисовка барельефа, внешний вид) представлены в личном архиве Н.Б. Бакланова (см. рис.59, 60).
Сохранились и фото экспедиции внутренней росписи[72], капителей, сделанных Ф.М. Морозовым, и ангела из апсиды церкви[73].
Из газеты «Трапезондский военный листок» № 36 от 11 декабря, л. 3, о церкви Св. Анны: «…небольшой мраморный барельеф, вделанный в стену над дверью с южной стороны. Хотя камень потрескался и скульптура местами попорчена, можно различить огромную сидящую фигуру со щитом и у ног её маленькую фигуру в руке».
В фондах Ф.И. Успенского (Ф. 116; 169) и в коллекции Ф.М. Морозова (ФО НА ИИМК РАН. Альбом 0.90) достаточно много фотографий росписей и интерьера Св. Анны. Однако в одном из писем к Ф.И. Успенскому Морозов упоминает о внешней росписи на храме Св. Анны (СПбФ АРАН. Ф. 169. Оп. 1. Д. 6. Л. 16 об.) Но такой фотографии с внешней росписью либо не сохранилось, либо никогда не было.
Известно также, что пропали акварели Н.К. Клуге внутренней росписи башни близ Св. Софии. Упоминание о них, описание того, что там изображено, а также жалобу на их отсутствие Ф.И. Успенский оставил на с. 150 «Очерков».
Из перечисленных в отчёте девяти пунктов[74], составивших список «полученных в Трапезунте материалов», были выполнены далеко не все. Настоящая статья частично восполняет пробел изобразительных материалов, относящихся к пунктам 4 и 5 – «придворной» башне цитадели с дворцовой церковью и пункту, посвящённому городским воротам Трапезунта. Частично все ворота, входы и выхода из Кремля (или акрополя, как называл верхнюю крепость Ф.И. Успенский) были описаны в «Очерках из истории Трапезунтский империи», но без иллюстраций. В «Очерках» есть несколько указаний на ворота: у угловой северной башни, «на северной стороне Кремля, т.е. там, где он соединяется со средним городом, были одни ворота, вторые же секретные ворота всегда были закрыты»[75]. Большие заложенные ворота также можно было видеть на южной стороне Кремля против площади «Эпифания» (…) именно в громадной башне, бывшей ключом позиции до постройки «кулы», т.е. башни Иоанна». Открытый же путь шёл через северную стену Кремля».
Изначальный проект экспедиции, высказанный А.А. Дмитриевским и Я.И. Смирновым на заседании РАО в феврале 1916 г., предполагал изучение и охрану в том числе более седой древности, чем средневековье, - «высоких культурных ценностей, уцелевших в Трапезунте с Анатолийских времен античной древности и средневековья»[76]. Однако силы Ф.И. Успенского как византиниста ушли в первую очередь на выявление средневековых памятников времени Трапезундской империи. Античность в немногочисленных снимках удалось запечатлеть лишь Ф.М. Морозову, и, возможно, также фотографу графа-коллекционера А.А. Бобринского А.В. Лядову. Как пример предлагаются сфотографированные Ф.М. Морозовым рунические надписи:
В настоящей статье представлены не все изобразительные материалы экспедиции. Есть фото (а также несколько акварелей) крепости Гонии, генуэзской крепости. Достаточное количество фотографий посвящено нижней крепости г. Трапезунта, на данный момент они ожидают публикации.
[1] Исследование подготовлено в рамках работы по проекту «Причерноморье и Средиземноморский мир в системе отношений Руси, Востока и Запада в Средние века», поддержанному Российским научным фондом (соглашение № 14–28–00213 от 15 августа 2014 г. между Российским научным фондом и МГУ имени М.В. Ломоносова).
[2] Хотя очень похоже на 1947 г. Ф. 116. Оп. 1. Д. 272. Л. 8-8 об.; Ф. 169. Оп. 1. Д. 3. Л. 4; дело фонда 169.
[3] Успенский Ф. И. Очерки из истории Трапезундской империи. Л., 1929. Предисловие.
[4] [Успенский Ф. И.] Отчет о занятиях в Трапезунте летом 1917 г. Доклад 17 января 1918 г. в заседании Отд. историч. наук и филологии Академии наук // Известия Академии наук. Сер. VI. № 5. 1918. С. 236.
[5] СПбФ АРАН. Ф. 169. Оп. 1. Д. 3. О значении изучения и исследования Трапезунта. Л. 1- 1 об.
[6] Там же. Л. 4.
[7] Успенский Ф. И. Отчет о занятиях в Трапезунте летом 1917 г. Доклад 17 января 1918 г. в заседании Отд. историч. наук и филологии Академии наук // Известия Академии наук. Сер. VI. № 5. 1918. С. 236.
[8] Ф. 126. Оп. 3. Д. 16. Списки архивных материалов, научных работ и документов по комиссиям. 1927-1928 гг. Раздел VI «Материалы Трапезундской экспедиции». Л. 16-16 об.
[9] Ф. 7. Оп. 7. Д. 611. Фонд Архив Архива АН СССР. Трапезундская военно-археологическая экспедиция АН. Делопроизводственные материалы. Инвентарная опись.
[10] Фотографии ктиторской фрески сохранились в фонде экспедиции: Ф. 169. Оп. 1. Д. 9. Л. 18 (ей соответствует изображение с негатива: Ф. 169. Оп. 1. Д. 20. Л. 17), Л. 8, а также Ф. 169. Оп. 1. Д. 22. Л. 1.
[11] Дело фонда 169.
[12] СПбФ АРАН. Ф. 116. Оп. 3. Д. 53. Фотографии Трапезунда. Альбом. Л. 1.
[13] СПбФ АРАН. Ф. 169. Оп. 1. Д. 3. О значении изучения и исследования Трапезунта. Л. 8.
[14] Там же. Л. 8 об.
[15] О планах изучения Трапезундского кремля и экспедиции 1917 г. см. Цыпкина А. Г. Трапезундская экспедиция и археологические общества // Вестник МГУ (в печати).
[16] Ф. 169. Оп. 1. Д. 5. Черновые заметки акад. Ф. И. Успенского по изучению Трапезунта (Кремль, церковь Св. Евгения). Л. 1-1об. См. начало главы III«Очерков» под названием «Кремль». Спб., 1929. С. 154.
[17] У Успенского зачёркнуто. Такое в архивах пока не обнаружено.
[18] Ф. 169. Оп. 1. Д. 5. Черновые заметки Ф. И. Успенского об акрополе. 4 л. Эти рассуждения почти в неизменном виде вошли в «Очерки» и отчёты.
[19] Хотя в СПбФ АРАН и содержатся некоторые записи от сентября 1917 г. в записной книжке с названием «Поездка в Тарутино» (Ф. 116. Оп. 1. Д. 309), однако, записей, посвящённых крепости Трапезунда, там нет – возможно, не сохранились.
[20] Успенский Ф. И. Очерки… Л., 1929. С. 7.
[21] Там же. С. 156.
[22] Успенский Ф.И. Очерки… Глава III«Кремль».
[23] СПбФ АРАН. Ф. 169. Оп. 1. Д. 2. Отчёты акад. Ф. И. Успенского. См. правку Успенского Ф. И.
[24] Успенский Ф. И. Очерки из истории Трапезундской империи. Л., 1929. С. 155.
[25] Щеглов Г.Э. Хранитель. Жизненный путь Ф. М. Морозова. Минск, 2012. С. 147: «Нижнее помещение храма находилось в лучших условиях – там лазарет Курского земства Красного Креста устроил покойницкую, установив двери и окна со стеклами, а боковые входы заложив кирпичом. Ничего, что имело археологическую ценность, в этом помещении повреждено не было, и старший врач заверил Морозова, что ничего археологического касаться не будут. Случайных же посетителей бояться здесь было нечего. Кому была охота вламываться к мертвецам?»
[26] СПбФ АРАН. Ф. 116. Оп. 1. Д. 310. «Записи во время поездки в Трапезунт (май-сентябрь). Записная книжка». Л. 49 об. По всей видимости, именно о ней речь идёт в записи от 2 августа, именно её он ищет 27-28 июля (Там же. Л. 49).
[27] Часть фотографий дворцовой церкви была опубликована Г. Э. Щегловым. См. книгу «Хранитель», Минск, 2012.
[28] Успенский Ф. И. Очерки из истории Трапезунтской империи. Л., 1929. С. 34.
[29] Там же. С. 156.
[30] [Успенский Ф. И.] Отчет о занятиях в Трапезунте летом 1917 г. Доклад 17 января 1918 г. в заседании Отд. историч. наук и филологии Академии наук // Известия Академии наук. Сер. VI. № 5. 1918. С. 211.
[31] Московское Археологическое Общество.
[32] Орфография современная.
[33] Ольденбург С.Ф.
[34] СПбФ АРАН. Комиссия по вопросу об охране Академией памятников древности и искусства в районах военных действий. Ч. II. Ф. 2. Оп. 1-1914. Д. 48. Л. 281.
[35] ФО НА ИИМК РАН. Альбом 0.90.
[36] Bryer A., Winfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the Pontos. Vol. I. Washington, 1985.P. 186.
[37] Успенский Ф. И. Очерки из истории Трапезунтской империи. Л., 1929. С. 34.
[38] Карпов С.П. История Трапезундской империи. Спб., 2001. См. цветную вклейку, таблица IV; аукционы и нумизматические форумы.
[39] Цит. по Щеглов Г.Э. Хранитель. С. 147: «Почему он не охранил фреску Св. Евгения в крепости и не дал повода о своём желании в этом направлении?» (СПбФ АРАН. Ф. 116. Оп. 2. Д. 493. Л. 3. Письма Ф.М. Морозова к Ф.И. Успенскому.)
[40] СПбФ АРАН. Ф. 116. Оп. 1. Д.276. “«Очерки по истории Трапезунтской империи», рукописи и корректура, материалы к ней. 1927 г.” Л. 191-193.
[41] Или, в крайнем случае, на коне. См., например, Карпов С.П. История Трапезундской империи. Спб., 2007., цветная вклейка.
[42] Карпов С. П. Культура Трапезундской империи // Культура Византии XIII-XV вв. под ред. Г. Г. Литаврина. М., 1991.URL: http://monsalvat.globalfolio.net/library/kultura-vizantii/index0060.phpДата обращения: 30.04.2016.
[43] Успенский Ф.И. Очерки из истории Трапезунтской империи. Спб., 1929. С. 34-43 - о росписях дворцовой церкви.
[44] Bryer A., Winfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the Pontos. Vol. I. Washington, 1985. P. 184.
[45] [Успенский Ф. И.] Отчет о занятиях в Трапезунте летом 1917 г. Доклад 17 января 1918 г. в заседании Отд. историч. наук и филологии Академии наук // Известия Академии наук. Сер. VI. № 5. 1918. С. 222.
[46] Ф. 169. Оп. 1. Д. 10. Остальные пропали.
[47] URL: http://hnm.hu/en/collections/archaeological-department/mediaeval-goldsmith-collection Хранится в Венгерском национальном музее. Дата обращения: 21.04.2016.
[48] СПбФ АРАН. Ф. 116. Оп. 1. Д. 97. «Литература вопроса о мономаховой шапке. Выписки». Л. 1-6.
[49] Герд Л.А. А.А. Дмитриевский: между наукой и церковной политикой// Всеобщая история и история культуры. Петербургский историографический сборник. Спб., 2008. С. 192.
[50] ОР НА ИИМК РАН. Ф. 3. Д. 372. Л. 3 об.
[51] Автор благодарит В.Б. Кравцова за разрешение использовать в настоящей статье трапезундские материалы Н.Б. Бакланова.
[52]Анализ кладки см.: Bryer A., Winfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the Pontos. Vol. I. Washington, 1985. P. 192.
[53] Bryer A., Winfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the Pontos. Vol. I. Washington, 1985. P. 192.
[54] УспенскийФ.И. Очерки… С. 157. Кало Иоанн – Иоанн II Великий Комнин (1262/63-1297). Судя по внешнему виду, будущая башня Мехмеда II могла быть построена в то же самое время – в конце XIII в.
[55] В тех же «Очерках» Ф.И. Успенский утверждает, что акрополь «с северной и южной стороны был защищён, кроме того, башнями, возведёнными ещё раньше возникновения империи». С. 154. Вероятно, имеются в виду кула Иоанна и «придворная» башня с дворцовой церковью.
[56] Bryer A., Winfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the Pontos. Vol. I. Washington, 1985.P. 192.
[57] Подписано сверху и тоже зачёркнуто.
[58] СПбФ АРАН. Ф. 169. Оп. 1. Д. 5. 2 л. об. (далее л. 2 об.)
[59] 4 аршина = 2, 84 м; 5 аршин = 3, 55 м
[60] Мы не относим Ф. М. Морозова к экспедиции Ф. И. Успенского непосредственно, не только потому, что он в 1917 г. стал официальным уполномоченным РАО, но и потому, что экспедиция 1917 г. финансировалась не РАО.
[61] РГИА. Ф. 757. Оп. 1. Д. 53. Личная переписка Ф.И. Успенского с разными учреждениями и лицами.
[62] За консультацию по этому вопросу и работу с негативами благодарю хранителя СПбФ АРАН Щедрову И. М. и сотрудника ФО НА ИИМК РАН Ершову Т.А.
[63] Такие размеры как раз соответствуют негативам из Ф. 169. Оп. 1. Д. 20 (лл.1-10, 27-43 (всего 27 шт.) – 18х24; лл.11-26 – 13х18 (всего 16 шт.)). Другое дело, если Ф. М. Морозов снимал на экспедиционный фотоаппарат, что в принципе могло иметь место, но было бы странно при наличии у него собственного фотоаппарата. Из Ф. 169. Оп. 1. Д. 24 диапозитивы имеют формат 8,4х8,4 – а вот эти фото, скорее всего, принадлежат Ф.М. Морозову.
[64] РГИА. Ф. 757. Оп. 1. Д. 53. Личная переписка Ф.И. Успенского с разными учреждениями и лицами. Л. 99 об.
[65] Brunov N. LaSainte-SophiedeTrébizonde // Byzantion (1927-1928). T. IV. P. 405.
[66] Например, СПбФ АРАН. Ф. 116. Оп. 3. Д. 55. Л. 3: вид крепости «с круглой башней, внутри которой остатки фресок» – её почерком. И далее все трапезундские фотографии этого дела подписаны ею.
[67] СПбФ АРАН. Ф. 7. Оп. 1. Д. 75. Отзыв Д.В. Айналова о деятельности Ф.М. Морозова. Л. 1.
[68] Там же. Л. 5.
[69] СПбФ АРАН. Ф. 169. Оп. 1. Д. 14, 15. «Детали лепных украшений, мозаик и стенной росписи из церквей св. Евгения и Хрисокефалос (Трапезунт). Зарисовки пером и акварелью. Худ. М. Минцлова.; «Лепные украшения неизвестного здания (Трапезунт) – скорее всего, Хрисокефалос. Карандашные зарисовки. Худ. Неизвестен». «Неизвестный художник» - скорее всего, тоже Мария Минцлова.
[70] Подробнее о деятельности С.Р. Минцлова в Трапезунде см. Цыпкина А.Г. Трапезундская научная экспедиция 1916-17 гг. Новые архивные материалы. // Причерноморье в средние века. Т. IX. Спб., 2015. С. 212-237.
[71] Подробнее см. Цыпкина А.Г. Трапезундская научная экспедиция 1916-1917 гг.: новые архивные материалы // Причерноморье в средние века. Т. IX. Спб., 2015. С. 212-235.
[72] СПбФ АРАН. Ф. 116. Оп. 3. Д. 53.«Фотографии Трапезунда. Альбом».
[73] ФО НА ИИМК РАН. Альбом 0.90. Л. 13. Подробнее о древней росписи Св. Анны см. тезисы выступления А.В. Захаровой на Всероссийской научной конференции памяти В.Д. Сарабьянова. «Проблемы изучения древнерусского и византийского искусства», 19-20 апреля 2016 г. Москва.
[74] [Успенский Ф.И.] Отчет о занятиях в Трапезунте летом 1917 г. Доклад 17 января 1918 г. в заседании Отд. историч. наук и филологии Академии наук // Известия Академии наук. Сер. VI. № 5. 1918.С. 238.
[75] Успенский Ф.И. Очерки из истории Трапезунтской империи. Л., 1929. Глава I.
[76] ОР НА ИИМК РАН. Ф. 3. Д. 372. Л. 1.
(c) 2016 Исторические Исследования
Это произведение доступно по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivatives» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 4.0 Всемирная.
 | ISSN: 2410-4671 Свидетельство о регистрации СМИ: Эл № ФС77-55611 от 9 октября 2013 г. |